Но если хочется подробностей и деталей, сейчас Александр Соколов заканчивает книгу именно про эволюцию шерсти. Он сам не то, чтобы учёный изучающий, но он собрал все сведения, какие на эту есть: кучу статей, книжек собрал в кучку, что, кстати, до сих пор на удивление никто не делал. Может быть в этом году или в следующем эта книжка выйдет, и вы все тонкости узнаете.

Вопрос. Здравствуйте. Сегодня Вы начали с эволюции хордовых. А какие сейчас версии есть на счёт происхождения хордовых?

Станислав Дробышевский. Есть куча версий. Лучше всего, если Вам хочется деталей, почитайте труды Малахова. Есть такой бесполог Малахов. Он написал немереное количество всего. Потому что аналоги хордовых возникали несколько раз, и у червяков похожее есть, аксохордовых. Но есть несколько ключевых концепций относительно примеров формирования хорды, нервной, кровеносной системы, потому что у беспозвоночных и хордовых они вверх ногами. Есть версия, что предки перекувырнулись вверх ногами. Есть версия, что они легли на бок. А есть версия, что они с самого начала сформировались из диффузного состояния. По-разному сконцентрировались эти системы. Это основные версии. Но это отдельная гигантская тема. Лучше Малахова читайте или зайдите на сайт элементы.ру. Там Марков и сотоварищи – он не один, есть Наймарк и другие – составили шикарные обзоры статей новейших на эту тему. Подборка очень классная и на русском языке очень четко, внятно со ссылками. Что приятно. Mожно оригиналы статей скачать, есть куча разных вариантов, которые самые ведущие западные и наши современные специалисты выдвигают. Можете почитать.

Вопрос. Мы говорим сегодня об эволюции. Вы также говорите о том, что она продолжается. Мы взаимодействуем с теми животными, которые теоретически могли бы нас съесть когда-то в прошлом. Получается, что на данный момент мы с ними вместе эволюционируем. Скажите, с точки зрения социального поведения мы ведь влияем на животных?

Станислав Дробышевский. Естественно.

Вопрос. А они тоже становятся социальными?

Станислав Дробышевский. В какой-то степени да. Взаимовлияние всегда в обе стороны идёт. Про динозавров я говорил, что они вымерли из-за берёз. Конечно, не только из-за берёз, и из-за млекопитающих динозавры тоже в немалой степени вымерли. Само по себе существование огромного количества млекопитающих, наших предков в том числе, первых протоприматов, повлияло на вымирание динозавров. Есть, например, концепция, которая основана на анализе скорлупы динозавров, что наши предки создавали стресс для несущихся самок динозавров – разоряли кладки без конца, и те до последнего старались не откладывать яйца. Это бывает у современных рептилий и птиц. Если яйцо долго находится в яйцеводе, еще в яичнике, оно обрастает скорлупой слишком сильно и, если очень большой стресс, то откладываются яйца со слишком толстой скорлупой. Детёныш потом не может вылупиться из него. Такие патологические яйца найдены у динозавров. Наши предки “вымерли” динозавров.

Также и со зверями: на поздних стадиях – с волками. Когда волки жили в плейстоцене и гоняли наших предков, это были не те, которые сейчас. Потому что потом наши предки были с копьями, луками и гоняли волков. И теперь волки гораздо более шуганые. Сейчас волк на человека нормальный не нападет никогда, он его обойдёт за сто километров. А тогда нападали, потому что не боялись. Современные волки по поведению (есть концепция у собаковедов) отличаются от общего предка с собаками больше, чем собака. Собака по поведению больше похожа на предка, чем современный волк. Потому что волк – наш прямой конкурент и мы его зашугали до нельзя, а собака жила рядом с человеком и у неё всё хорошо. Она какая была, такая и осталась.

Вопрос. Собаки развиваются сейчас? А дальше?

Станислав Дробышевский. А сейчас дальше всё продолжается, но вопрос – в какую сторону? Но всегда влияние в обе стороны идёт. От того, что, например, наши предки, как я говорю, появились, кошки и кто-то ещё, и наши стали много прыгать. От того, что наши предки стали много прыгать и избегать хищников, они также начинают эволюционировать. У них идёт своя энцефализация, развитие прыгательной ноги, позвоночника, органов чувства. Это в обе стороны влияет.

Вопрос. Интересно, аргентинские тебу, к примеру. Взаимосвязь с ними есть?

Станислав Дробышевский. Не понял, кого, чего?

Вопрос. Аргентинские тебу (рептилии).

Станислав Дробышевский. Они с человеком, сомневаюсь, что сильно связаны. Во-первых, если это Аргентина, то люди появились поздно. Люди с рептилиями маленькими (тебу не очень маленький) не сильно контачат. Поэтому они от нас не запредельно зависят. Всё сводится к тому, что мы их съели либо уничтожили место обитания и поэтому они сдохли. На этом взаимодействие кончается. Рептилии – достаточно другой мир, чтобы сейчас мы быстро и активно на них влияли, чтобы они на нас влияли.

Вопрос. Здравствуйте. Я задам два вопроса. Один про то, как приматы умудрились остаться стопоходящими, приспосабливаясь. Что конкретно, в задней конечности как приспособление происходило?

Станислав Дробышевский. На деревьях стопохождение – это очень классная и выгодная штука, потому что хвататься надо за ветки, поэтому мы стопоходящими и стали, развили это. На земле это создало проблемы, потому что стопохождение довольно медленное и неэнергоёмкое, поэтому из-за этого мы очень долго не могли, например, из Африки выйти. Ареалы австралопитеков узенькие, то есть они далеко не бегали никуда в сравнении с копытными. Поэтому было вымирание австралопитеков примерно три миллиона лет назад очень мощное. Тогда климат стал сезонным, и наши предки не могли далеко мигрировать, и стопохождение нам в минус сыграло. Но это проклятие, наследие древесного образа жизни.

Вопрос. А что обеспечивает хороший прыжок? Та же кошка, на пальцах ходящая, отталкивается. Приматы ходят на стопах.

Станислав Дробышевский. У приматов бедро свободное. У кошки оно параллельно телу фактически и скакательный сустав именно – не цевка, конечно, а стопа, пяточная кость, ладьевидная. А у нас, во-первых, некоторые приматы за счёт этого тоже долгопяты (у них тоже цевка по полной программе формируется, и они за счет этого прыгают), но большинство за счёт того, что бедро у нас свободное и от тела очень далеко вынесено, коленка не на уровне пузика, как у кошки, а далеко. Получается скакательный сустав. Поэтому и прыгаем.

Вопрос. И второй. У надглазничного валика есть какой-либо функционал или это компенсация заглазничного сужения?

Станислав Дробышевский. Есть несколько гипотез, но компенсация заглазничного сужения вряд ли, не очень очевидно. Есть версия, но крайне сомнительная, что – это реакция на прикрепление мышц, но не сильно что-то крепится. Там лобно-затылочная мышца, но она маленькая, как уж они хмурили лоб, чтобы такой надбровный валик отрастить? Это что-то сомнительное. Есть версия прикольная, что надбровный валик – это защита лица от мордобоя, что когда они были злобными, и лобная доля приплюснутая, они были агрессивными. У нас с одной стороны кулак подозрительно складывается в кулак, в отличии от обезьян, у которых он так не складывается, и валик защищает лицо. Была коэволюция кулака и лица. На эту тему есть две статьи научные, всё в расчётах. Я это как научный юмор воспринимаю. Скорее всего надбровный валик – это результат полового отбора. Те, кто имели сигнализирующую штуковину на лице: борода, крупные челюсти, большие клыки, выражение лица особенное, хохлы, как у павианов. А тут надбровный валик. Если это альфа-самец крутой, брутальный, у него “полка” над глазами. А если он, как у меня, – у него нулевой бал, он лох.

До поры до времени это работало, пока они были агрессивными, а потом, наоборот, пошёл отбор в обратную сторону. Особо брутальные стали не в части, потому что это снижало сплоченность группы. Потому что, если он один иерархас, а остальные должны ему подчиняться, в ответственный момент система может не сработать. Он скажет: “Пойдём за нами”, а ему: “Да ну на фиг”. Всё, все помрут. Если они не слишком брутальные, не запредельно и не давят друг на друга психически, то они лучше договорятся. Когда есть уже речь, жестикуляция, мимика, они более контактабельные, то подавлять другого внешним видом становится не нужно и даже вредно. Валики исчезают как раз на уровне гейдельбергейцев, которые первые более-менее внятно заговорили. Дальше у нас надбровный валик со страшной силой сокращается и исчезает.

Вопрос. У меня такой вопрос. Скажите, пожалуйста, что мы имеем от неандертальцев? Какие наши качества предопределены?

Станислав Дробышевский. Недавно Гельфанс составляла обзор разных трудов на эту тему. Обзор большой получился. Много этих признаков, но проблема в том, что точно этого не знаем. Большая часть неандертальского наследия – это отдельные нуклеотидные замены, раскиданные и там, и сям, и не несущие никакой нагрузки. Они ничего нам не дают, просто рассосались (прошло тридцать тысяч лет), то есть это всё затерлось и значения никакого нет. Но есть некоторые аспекты предположения. Например, мутация, которая у европеоидов вызывает светлый цвет кожи, такая же, как у неандертальцев, у которых тоже у некоторых отдельных индивидов был светлый цвет кожи. Поэтому есть концепция, что европеоидная светлокожесть (у монголоидов другая мутация) – это наследие неандертальцев. Это ещё надо доказать. Потому что, во-первых, большинство неандертальцев были темнокожими (это раз), а, во-вторых, все пока проверенные кроманьонцы – темнокожие. Разрыв между первыми светлокожими сапиенсами (семь тысяч лет назад) и последними светлокожими неандертальцами (тридцать тысяч лет назад) большой – двадцать тысяч с лишним лет получается разброс. Не понять, как бы они могли унаследовать.

У нас палеогенетики по Ближнему Востоку, где это смешение могло происходить, нет. Когда у нас будет палеогенетика с древностью сорок тысяч лет, например, с Ближнего Востока (пока её нет), тогда можно будет данные подтянуть. Ещё предположение на счет когнитивных свойств: наследование психических заболеваний, например (недавно на тему рассуждали), обмена веществ, некоторых специфических болезней. Но это всё вилами по воде, потому что в большинстве случаев мы не очень-то знаем, как у современного живого человека это наследуется. Если мы не знаем, как у современного живого, что мы можем сказать про неандертальцев.

Гипотез очень много, но они очень быстро меняются, и если вы почитаете статьи, то сплошь и рядом бывает так, что выходит “парадная” статья, всё пафосно: “Вот мы доказали”, а через недельку выходит другая статья, которая это опровергает. А потом выходит еще одна, которая всё опровергает. Или по-другому всё интерпретируется. Сейчас палеогенетика в состоянии становления, поэтому пока ничего утверждать мы не можем.

Вопрос. Спасибо большое. Но у меня ещё один вопрос. Он касается монголоидной расы. Удмурты – представители уральской языковой семьи. И у всех уральских народов в той или иной степени сохраняется лапаноидность. Из прошлого науки высказывались разные версии о лапаноидах, что это результат смешения европеоидов с монголоидами, что это некая очень древняя группа, в которой не были еще промоделированы ни европеоидные, ни монголоидные качества. Третья версия, что это просто особая раса, специфическая. Сейчас наука какой версии больше придерживается?

Станислав Дробышевский. Для начала языковая семья и раса – это ни разу не одно и то же. Лапари – это население Кольского полуострова и Севера. Языковое родство с удмуртами есть, конечно, но очень далёкое. Расовые сближения – это большой-большой вопрос. Если чисто географически посмотреть, где те и где другие. Единство языка – родство далёкое – ни разу не гарантирует родства биологического, потому что в промежутке тоже люди жили. Все эти народы Поволжья (не только удмурты, а все рядом живущие – марийцы, мордва) – переходные между европеоидами и монголоидами. По нормальной классификации они не лапаноиды, а уральская раса. При чем удмурты в сторону европеоидов, нежели монголоидов, ближе. Монголоидность очень слабенькая. Есть иногда термины – сублапаноидный, субуральский тип. То есть он европеоидный, но с легким налетом восточного. Чисто из географии и истории, насколько известно, и сейчас немного генетика подтягивается, получается, что тут население было с палеолита.

Но всё время боролись две тенденции. С одной стороны – изоляция, потому что численность населения была небольшая, а с другой – какая-никакая миграция была. Перевеса в ту и другую сторону никогда не было. Нельзя сказать, что это либо изоляция, либо метисация. И то, и другое. Какие-то свойства, наверное, сохранились с древности. С этим проблемнее всего, потому что очень древних остатков человеческих с Поволжья нет. У нас один верхнепалеолитический череп из маяка и всё. Мы не знаем, кто здесь жил в верхнем палеолите, а маяк – это Самара. Больше у нас никого нет по всему Поволжью. По Уралу, Западной Сибири тоже нет. Мы не знаем, что там происходило.Начинаем знать с неолита и позже – с бронзового века. Видно, что это уже предки современных людей в состоянии – немножечко изоляция, но всё время при этом на “проходном дворе” жили, поэтому включили в себя генетику и тех, кто восточнее, и тех, кто западнее. Немного тех, немного других. Поэтому такая промежуточность и получилась.

Вопрос. А саамская лапаноидность?

Станислав Дробышевский. Саамская лапаноидность – скорее больше изоляция, потому что Кольский полуостров – это хороший изолят экологический. Они сформировали более-менее сами по себе. Другое дело, что они быстро сформировались, единарно, потому что там ледник лежал, и никого не было. Но как ледник растаял, кто-то туда заселился с европейской части нашей и оказался в изоляции. Маленькая численность, маленькие группы оленеводов. Вначале охотники были. В условиях маленькой численности, изоляции, специфические признаки усилились. Вот то, что мы теперь называем лапаноидной расой. Уже в двадцатом веке это в значительной степени рассосалось, потому что, когда туда понаехали все, кому не лень – шведы, финны с западной части и русские, коми, немцы с юга (по их меркам), с нашей стороны, российской. Метисация дошла до того, что лапаноидной расы, как она была сто лет назад, сейчас нет.  Лапарей, по учебнику описанных, сейчас не существует. Они сейчас хорошо уже европеоидные и ничем не отличаются от среднеевропейской расы.

Вопрос. Станислав, спасибо за лекцию. У меня вопрос. Скажите пожалуйста, куда сейчас движется наука по изучению человека, его биологии и эволюции? Какие сейчас основные вопросы как раз изучаются?

Станислав Дробышевский. Движется вперёд исключительно. Антропология – это наука большая, развесистая и в каждой области есть свои задачи и вопросы. Есть спортивная антропология, медицинская, ауксология, геронтология. Их полным-полно. Если речь идет именно об антропогенезе – о происхождении человека – то ключевые вопросы происхождения приматов (мезозойская история) – всё пока в тумане сильном. Потом переход к прямохождению. Примерно десять миллионов лет назад у нас есть куча зубов, но нет хороших, красивых скелетов. Вот именно десять миллионов лет назад, восемь миллионов лет назад. Семь миллионов – уже есть.

Источник: https://www.grandars.ru/college/filosofiya/evolyuciya-cheloveka.html

Следующий тонкий момент – это переход от австралопитека в homo. Тут есть продвиги основательные. Буквально в этом июне были хорошие статьи по новым находкам в Восточной Африке – это самые ранние homo. Как раз два с половиной миллиона лет назад. Стопа описана, зубы. Ещё статьи точно будут, потому что есть находки, которые пока только анонсированы, но публикаций пока не было. Так что на глазах появляются. Потом ещё тонкий момент – это возникновение сапиенса, потому что гораздо всё известно, но всё равно ещё хочется побольше узнать именно африканскую историю.

Мы здорово знаем про неандертальцев, денисовцев, про Евразию, а про Африку, где самое интересное происходило, мы обрывочно знаем. Потому что это Африка и там мало копали, мало исследовали. Исследователей там пока небогато. В Эфиопии, Кении есть, а в других местах не очень. Ещё много всего откроют.  “Размазано” по всей планете. Это эксклюзивные человечества в Южной Африке: хомоналеди, денисовцы, хоббиты. Сейчас на Лусоне новый вид открыли в этом году. На Сулавеси сейчас, того и гляди, откроют. Археология уже есть, антропология подъедет. Экзотические, странные человечества. Китайцы всё время что-то у себя находят. И ещё точно будут находить. Много-много частных вопросов по типу заселения Австралии, Америки, но это уже детали. Палеогенетика сейчас – пик развития, когда всё больше и больше пытаются в это идти. Последний писк моды – это палеопротеовика, когда она выделяет белки из костей. Они лучше, чем ДНК, сохраняются. У нас есть шанс расшифровать геном австралопитеков, потому что, если мы найдем белки австралопитеков, а это не невероятно, это может, то из белков мы расшифровываем ДНК. Не весь геном, но кусочки. И сравнивать можем с обезьянами, с нами и с кем угодно. Это сейчас самое остриё науки.

Вопрос.  Здравствуйте, Станислав. Большое спасибо за обе лекции, а они очень классные. Хорошо занимает внимание, и очень интересно сидеть. У меня два вопроса. Может быть даже личных. Вы говорили о научных закрытиях буквально только что. Какие есть, были научные закрытия, которые Вас лично потрясли?

Станислав Дробышевский. Всё-таки, наверное, открытия?

Вопрос. Закрытия, то есть, когда последняя статья опровергает ту легенду, которая Вам очень нравилась.

Станислав Дробышевский. Что-то такое недавно было, но сходу… Например, из таких то, что в голову приходит, про пигментацию. Когда, например, первые были исследования ДНК неандертальцев, генетики сделали вывод по Монтелисини, что неандертальцы были светлоглазыми, светловолосыми и светлокожими. Два генома это показали. И рыжеватые. Потом все последующие новые анализы показали, что все другие неандертальцы (сколько их нашли) темнокожие, темноглазые, темноволосые. Это не совсем закрытие. В какой-то момент художники стали рисовать неандертальцев белобрысыми, и в книжке, например, “Байки из грота”. Я, когда её писал, у меня написано, что они светленькие. Художницам я говорю: “Рисуйте их беленькими, потому они стопудово были беленькими”. Потом, только книжка вышла, напечатали, в продажу пошла, тут же генетики начали строчить статьи, что неандертальцы были чёрными. Потом с датировками всё время беда. Например, хоббиты удревнились. Были восемнадцать тысяч лет, а стали восемьдесят тысяч лет. Сапиенсы регулярно удревняются. Хомоналеди те же самые – в начале их открыли, я лично пророчил, что им будет полтора миллиона лет, а оказалось – триста тысяч лет. Это и открытие, но одновременно и закрытие. Наверное, такие самые основные.

Вопрос. Второй вопрос. Дайте коротенькую рецензию на последнюю прочтённую книгу.

Станислав Дробышевский. Последнее, прочтенное мной, то что, хорошая правда, это Леви Брюль и Леви Строс, например. Но это два столпа этнологии, этнографии, которые про первобытное мышление. Но не только они, у меня очень дырявая память на имена. Я еще классные книги читал. Есть, конечно, шикарная Артёмова. Называется “Племя исава”. По-моему, если я правильно помню название. Шикарнейшая книга про охотников-собирателей, современная. При чём Леви Брюль и Леви Строс – это старые книжки, а “Племя исава” – новая книжка про жизнь охотников-собирателей.

Слоны, носороги и саванны (олигоцен и миоцен, 33,9-5,333 миллиона лет назад)Далее. На протяжении того же олигоцена и последующего миоцена мало того, что климат становился все холоднее и суше, так ещё появляется новая фауна. Возникают слонопотамы: слоны, носороги. В том числе гигантские, которые большие, крупнокалиберные, начинают много жрать и очень много гадить.

Своим существованием активным они создают саванны. То есть когда много-много слонов на протяжении тысячелетий, миллионов лет жрут и гадят, гадят и жрут, жрут-жрут и гадят, любой лес станет саванной. Это гораздо быстрее происходит, что известно из опыта современных африканских заповедников. Когда в них появляется очень много слонов, заповедник становится пустыней, потому что они всё сжирают. Если слонов, наоборот, всех истребить, то всё со страшной силой зарастает кустами и деревьями, и получается лес, потому что слонов нет. Не только это к слонам относится.

Ещё в царские, ранние советские времена создавались степные заповедники на югах – Аскания-Нова. Была идея восстановить первую экосистему – уберём хозяйственную деятельность человека с концами. Прогнали всех крестьян, запретили пасти скот, и всё тут же заросло лесом. Никакого степного заповедника не получилось, потому что старых копытных (тарпанов, туров) давно истребили, а коров пасти запретили, и всё-всё заросло.

Пришлось возвращать обратно крестьян и просить их: “Пасите, пожалуйста, коров, чтобы они сожрали все кусты и получилось нормальная степь”. Или надо заселять антилоп гну. Там без крестьян справлялись.

Возникают саванны, особенно во второй половине миоцена, которые стали нашим домом. Не вдруг и не сразу, но про запас появился экотоп (биотоп), который стал нашим домом. Наши предки на протяжении миоцена и самого конца олигоцена – это проконсулы – приматы, которые ещё на землю не особо стремились, лазали по деревьям, но всё толще, больше и вначале ходили на четвереньках.

Потом стали переходить к вертикальному лазанию, потому что, когда зверушка большая, то ходить на четвереньках по горизонтальным ветвям проблематично – она падает вбок. Поэтому они стали более вертикально ориентироваться. Это было одновременно при адаптации к прямохождению.

Конкретного проконсула ещё не было, а чуть попозже было. Лихо прыгать по ветвям на огромное расстояние мы с тех пор уже не можем. Самый попрыгучий человек любой мелкой обезьянке уступает в разы, то есть если капуцин сигает, скачет и не падает, а мы так уже не можем. Это жаль. Поэтому люди периодически, если на деревья залезают, то оттуда же падают.

Источник: https://www.youtube.com/

В последующем на протяжении миоцена и наступающего плиоцена климат продолжает падать, при чём резко. Температуры поползли вниз бодренько, в немалой степени потому, что в это время Индия наконец доплыла до Азии (до этого момента она гребла по морю Тетис), “воткнулась” наконец-то в Азию, стала сминать её, и появились Гималаи.

Они вознеслись до небес выше облаков, перегородили воздушные потоки. Морские потоки тоже изменились, потому что положение континентов поменялось. Климат в Африке и не только в ней, но для нас она важна, стал меняться в сторону похолодания. Стал более континентальным. Это усилило возникновение саванн, то есть леса стали со страшной силой исчезать, появляться саванны. Нашим предкам не оставалось ничего другого, как выйти в саванны.

Один из первых бедолаг, которые с деревьев слезали, ардипитек, при том, что конкретно про него мы знаем, что у них питание было сугубо древесным, то есть они питались только в лесу. Но уже в строении скелета, ног, таза, основания черепа, – признаки приспособления к прямохождению есть. Они всё ещё пытались жить в лесу, но от леса до леса надо уже было идти по открытому месту. Развилось прямохождение – своды стопы, таз более-менее квадратный. А в саванне их ждали кошки, которые к этому моменту уже прочно освоили Африку, где шла наша эволюция.

Появляются твари крупного масштаба (не то, как были проаилурус некрупные), а здесь нормальные звери как непроизносимый локотуняилурус. Они начинают наших предков гонять. Но не только кошки, а и первые гиены. Предкам было не очень, а выживать в этих условиях можно было только будучи хорошо сплочёнными и хорошо организованными. Если кто-то не был хорошо организован и сплочён, его съедали, если они друг другу не помогали. Когда друг другу помогали, они выживали. Самки должны были заботиться о детёнышах всё лучше и лучше.

Кстати, это был один из поводов стать на две ноги, чтобы детёныша таскать на руках. А самцы должны были их защищать и жратву им таскать в руках может, потому что во рту таскать еду несподручно, но, если в рот что-то положить, уже оттуда не вытащить никак. Поэтому руки начинают тоже бурно эволюционировать, но у них они еще были так себе, древесные по форме. Орудийной деятельности никакой ещё мы не наблюдаем в археологическом виде. Но они становились всё человечнее и добрее в буквальном смысле, что мы видим по размерам клыков, – они стали уменьшаться, челюсть – укорачиваться прогрессивными темпами.

Древолазание и длинную шерсть в этот момент мы потеряли. Длинную шерсть, потому что в саванне она неактуальна. В лесу она нужна для нескольких вещей, во-первых, от дождя, потому что тропический дождевой лес неспроста дождевым называется, и длинная шерсть защищает от дождя, к тому же к шерсти очень здорово прицепляются детёныши, которые за неё цепляются. В саванне длинная шерсть невыгодна, но можно и с ней (павианы мохнатые).

Наши предки выбрали экологическую стратегию жизни в середине дня активности – дневной хищник. Там очень жарко – солнце шпарит сверху, никакой тени нет, открытое место. Проблему перегрева можно решать, во-первых, вертикальным положениям, потому что нагревается только макушка и плечи, а, во-вторых, потоотделением. Но если активно потеть, сбрасывая тепло лишнее, то невыгодно иметь длинную шерсть, потому что она от пота намокнет и будет не очень здорово ночью, когда висишь весь мокрый, вспотевший, а потом температура на двадцать градусов упала и дуба можно дать. В лесу она так быстро не падает.

Но если шерсть уменьшается, то с детишками проблема, потому что их не на чем таскать, хотя рефлекс хватательный у любого детишки до сих пор есть. На голове не утащишь, а на теле шерсти нет. Надо таскать на руках – еще один повод стать на две ноги. Совокупность всего этого, вместе взятого, и предшествующей жизни на деревьях, как я уже говорил, вертикального лазания из-за увеличенных размеров из-за тех же кошек, привели к тому, что наши предки стали на две ноги и пошли в разные стороны по Африке.

Источник: https://www.youtube.com/

На протяжении плиоцена и начала плейстоцена климат продолжал ухудшаться. Заросли густые кустарниковые, облиственные становились всё более прилежными. Мегафауна потихонечку исчезает (мегалотрагусы, огромное количество свиней). Вся эта радость копытная пропадает, а вслед за ними и гигантские хищники. В некоторый момент возникают, но потом, слава Богу, исчезают еще и конкуренты – гигантские гелады огромного размера, которые занимали ровно ту же самую фактически экологическую нишу, что и наши предки. И наших предков в какой-то момент-таки победили.

Большинство австралопитеков, ранее возникших, на этом месте исчезают, а те, которые исчезать не хотели, пошли разными путями. Парантропы – это свой вариант. А наши предки стали homo, и заняли экологическую нишу вымерших крупных хищников, потому что, когда хищники предыдущие исчезли, а новые еще не появились, появилась маленькая возможность эту экологическую нишу занять.

Наши предки, которые до этого были вегетарианцами, стали всеядными (слава Богу, хотя бы не хищниками, а то опять бы застряли в маленькой, узкой нише). Стали жрать всё подряд, в том числе мясо. Но для того, чтобы мясо соскабливать с костей и “уговорить” животное, чтобы оно стало мясом, а не зверью, стали использовать орудия труда и сделать чопперы – здоровенные булыжники, которые мы археологически обнаруживаем.

Со времени примерно два с половиной миллиона лет назад мы находим и каменные орудия труда, и кости со следами разделки, и на черепах (которые у нас два с половиной миллиона нет, но два и два миллиона лет есть череп красивый) мозг начинает со страшной силой расти. Совокупные изменения фауны, конкуренция с геладами и в начале появления, а потом исчезновения крупных хищников, дали развитие нашего головного мозга. Наши предки преодолели мозговой рубикон, окончательно стали наземными, распрощались с последними остатками древесности в своей форме тела, что не всегда было так здорово.

Скелет австралопитека афарского был найден ещё в семидесятом году. Недавно его переисследовали, и оказалось, что он весь переломанный очень жёстко. Этот австралопитек грохнулся с дерева и убился. Был восстановлен по костям, как он падал: нога, таз, рука, челюсть хрусь пополам. Статья – праздник – долгое-долгое перечисление, что он себе переломал. И он такой не один, что характерно, был, потому что с того момента, как наши предки слезли-таки с дерева, наша стопа перестала быть древесной, а для древолазания форма стопы актуальнее, чем форма руки.

Рука стала трудовой – стала нашей современной, приспособленной для изготовления орудий труда. Мы стали людьми.

Источник: https://www.youtube.com/

В то же самое время за пределами Африки потихонечку готовилась наша экологическая ниша силами сереньких, маленьких тружеников – полёвок, которые не только полёвки, но онив особенности, появляются примерно в это время в современном состоянии и начинают со страшной силой жрать растения – разгрызать семена, корешки и так далее, вместе с похолоданием и осушением климата синхронно превращать леса в степи.

Возникает биотоп как луговые степи евразийские, в которые потом наши предки чудесно переселились, поскольку в Африке жили в саванне. В Евразии, когда они туда мигрировали из Африки, встретили ту же самую степь с вариациями. Но полёвочки нам территорию подготовили.

Люди расселяются по Евразии до Индонезии в одну сторону и до Британии в другую. Поначалу только вдоль тропического климата. Сильно на север они старались не лезть. Но два миллиона лет назад – череп из Маниси – они расселились. А дальше лучше. Но беззаботная жизнь в богатом тропическом климате в тропическом лесу для большинства населения пропала и стала прошлым. Некоторые до сих пор там живут и прекрасно себя чувствуют, но это кому повезло остаться в своей родной стихии, а большинство пошли мыкать горе где-то по этим евразийским просторам. В процессе расселения они что-то и получали.

Они встроились, как и положено вирусным генам, в геном млекопитающего и стали обманывать иммунитет, но именно в том месте, где организм матери контактирует с детёнышем. Это оказалась очень удачно, потому что до этого была великая проблема при живорождении, – у млекопитающих обмен активный и они много чем могут заразиться, должен быть иммунитет.

Но если в матери развивается эмбриончик, а у него половина генов от отца, а те, которые от матери, уже рекомбинировали бабушкины и дедушкины, что-то новенькое получилось, и биохимия не совсем материнская. Поэтому возникает иммунный ответ матери на ребёнка, и при некотором размере, когда он вырастает, организм матери его отторгает, то есть непонятная фигня с другой биохимией (по типу паразита), надо от него избавиться. Он отторгается и рождается. Но рождается эмбрионом, и начинаются проблемы.

А когда они заразились вирусами, то иммунитет стал подавляться именно в месте контакта, эмбрион перестал отторгаться и получил возможность вырастать гораздо больше и более оформленным. Получились нормальные плацентарные млекопитающие. На границе, где иммунитет обманывается, между ребёнком и матерью возникает специальный орган под названием плацента. Это чудесный орган, который один, но сделан из двух организмов: из матери с одной стороны и ребёнка с другой. Есть материнская часть плаценты из слизистой матки и детская – из хориона (одна из оболочек) ребёнка.

Источник: https://pcr.news/novosti

Что характерно, хорион – та же оболочка, которая у рептилий является скорлупой. Это не скорлупа, но что-то из этой серии. Плацента стала барьером одновременно и поставщиком всего хорошего ребёнку, то есть всё хорошее детям, как всем известно, – кислород, питательные вещества, гормоны, а в обратную сторону матери достаются токсины, и у неё токсикоз начинается. Зато ребёнку хорошо. Выживаемость детёнышей резко возросла. Древнейшее плацентарное млекопитающее, нам известное, юрамайя, найденная в Китае. То, что она была плацентарная, мы знаем по зубам, и была ли у неё плацента мы не в курсе, но зубы у неё как у плацентарных, строение височной кости – это диагностически важные признаки плацентарные. Наверное, тогда.

Это как раз середина юрского периода (сто шестьдесят миллионов лет назад). Но у первых млекопитающих было много сложностей в жизни, поскольку динозавры их гоняли днём. А динозавры – это рептилии, и они дневные в основном, хотя и ночные тоже были, но наши предки ныкались в лесной подстилке, в траве (её ещё не было, но неважно), в опаде, папоротниках и зрение почти растеряли. У многих современных млекопитающих зрение никудышнее. Особенно пострадало цветное зрение. У рептилий было хорошее, нормальное цветное зрение. У наших предков в том числе. Современные рептилии видят красный, зелёный, синий, ближний ультрафиолет. А мы ближний ультрафиолет потеряли с одной стороны, красный тоже потеряли и стали видеть кое-как, а многие зелёный и синий потеряли, остались с чёрно-белым зрением. Благо, что наши прямые предки не совсем и дальше остановили эти возможности, способности, но это было позже, а в тот момент прозевали.

Зато обоняние стало получше. Осязание стало развиваться, потому что, когда зверушка маленькая (землеройка) шарится по листве опавшей, то она всей поверхностью тела должна всё чувствовать и нюхать, что происходит вокруг, и этого хватает. Так что процесс шёл.

Источник: https://www.youtube.com/

В том же самом мезозое и другие организмы развивались, в частности, то ли с конца триаса, то ли в юрском периоде, то ли в начале мелового/ Cкорее всего на границе триаса и юры. Появляются цветковые растения, которые оказались новым словом в ботанике. Они развили много прикольных вещей, в частности, цветок, который гарантирует опыление и оплодотворение, далее двойное оплодотворение, когда кроме зародыша формируется ещё эндосперм, то есть триплоидный (хотя иногда по-разному бывает, но чаще триплоидный), брат-близнец зародыша растения, предназначенный на съедение нормальному зародышу, но быстрорастущий, запасающий крахмал. Это даёт гарантию выживания зародыша.

Третье, что изобрели цветковые растения, – это плод. Когда не просто есть семя, а оно ещё снаружи покрыто околоплодником прочным, вкусным иногда, ярким и шипастым, который кучей способов гарантирует распространение семян, и с помощью цеплялок, прилипания или того, что кто-то это съест, гарантирует расселение зародыша семени на новую территорию. Ещё есть другие достижения, например, сосуды из трахеи становятся трахеями (это даёт более гарантированную доставку воды снизу-вверх), а световидные элементы становятся световидными трубками из световидных клеток (транспорт в обратную сторону сверху вниз).

Если вы ботанику проходили в пятом классе, ясно, что вы ничего не помните, но все это проходят, все должны знать. Цветковые растения как минимум в юрском, видимо, и в  периода всё это уже имели. Но, если есть цветочки красивые, возникают тут же леса, то есть разнообразие растений возрастает со страшной силой, и с середины мелового периода ботанический облик планеты меняется со страшным образом. До этого были в основном мхи, папоротники, хвощи, плауны и голосменные (ёлки, сосны), но их было не сильно много разных. Одни и те же виды иногда обнаруживаются практически по всей планете, от края до края.

Цветковые растения за счёт всех приобретений стали очень разнообразными и покрыли всю планету лесами с огромным разнообразием видов. Появляется, например, трава, дёрн в современном понимании. До этого момента (в триасе, например) ничего такого не было и в большей части юрского периода тоже. С середины мелового это уже по полной программе и ландшафт становится похожим на наш, а леса – это место нашей жизни. Тропический лес – это то место, в котором мы сформировались сильно позже как люди, и саванна африканская, в которой мы потом эволюционировали – это в основном трава, цветковые растение. Без этого мы бы никак не появились. Это наш дом фактически возник.

Вместе с растениями эволюционировали опылители, потому что все цветы, нектар и всё прочее существуют не сами по себе и не для него самого, а для того, чтобы какие-то твари это туда-сюда таскали. На этом месте возникают термиты, которые опылителями могут быть, но в большей степени переработчиками, потому что огромное количество древесной растительности термиты начинают жрать, с помощью симбионтов всё переваривать, удобрять и скорость обмена веществ в экосистеме возрастает на порядок. За счёт этого разнообразие увеличивается.

В качестве хороших опылителей – пчёлки, муравьи. В мелу они уже были по полной программе. Например, из бирманского янтаря чудесные образцы известны. И бабочки, древнейшие из которых известны с конца триаса (отдельные чешуйки). В середине юрского периода они были по типу моли (мотылёчки маленькие). В меловом периоде – уже полноценные бабочки. Энтомофауна насекомая становится в меловом периоде практически современной. Это очень важно, потому что это наша еда, как и фрукты.

Не просто так. Это стало нашей едой: фрукты (покрытосеменные растения цветковые) и насекомые, которые с ними очень тесно связаны, стали нашей едой основной на всё последующее время вплоть до современности. Вся эволюция приматов жесточайшим образом привязана к эволюции цветковых растений и насекомых, потому что мы были фруктоядные или насекомоядные, а чаще всего и то, и другое одновременно. То есть это и дом, еда, кров, стол и всё на свете. Без этого мы бы не возникли.

Есть некоторые минусы. Были мы на Алтае в Усть-Камской пещере. Там неимоверное количество муравьёв, и почему-то я им очень не нравился. Стоило мне остановиться хоть на минуту, они начинали меня кусать, при чём мне не помогали ни носки, ни ботинки. Ничего. Они, сволочи, меня почему-то очень “любили”. Не знаю, почему именно меня? Не нравился им. В других местах меня муравьи не жрут, а алтайские почему-то меня невзлюбили. Бывают минусы, неприятные стороны, но они по-своему решаются, всё можно обратить во благо. Те же пчёлки могут покусать, а можно у них мёд стырить и им питаться. У меня на него аллергия, но у большинства с этим всё в порядке.

Источник: https://www.youtube.com/

В конце мезозоя, в меловом периоде, ситуация стала тихонечко, но неотвратимо меняться. Всю вторую половину мелового периода происходило похолодание. Материки и континенты занимают более-менее современное положение, перегораживают экваториальное течение, по вертикали, если на карту смотреть, выстраиваются в меридиональном направлении и становится все холоднее, холоднее и холоднее.

При этом одновременно чудесным образом становится влажнее – похолодание и увлажнение климата. Много чего происходило. А закончилось тем, что метеорит упал. Но очень немаловажно, что среди цветковых растений возникают осинки и берёзки (аналоги мелколиственные), очень густые заросли, которые зарастают огромные пространства и по споро-пыльцевым спектрам это чудесно видно.

Там, где были нормальные леса или саванны, где паслось огромное количество динозавров, возникают березняки и осинники, в которых жить проблематично. Если вы были когда-нибудь в березняке и осиннике, там ничего толком нет. Там березняк и осинник. В березняке можно хороводы водить классно, обниматься с берёзками, прислоняться к ним, но жить не очень здорово, потому что листья очень тонкие, питательных веществ нет, жёсткие и часто немного ядовитые. Не то, что берёза ядовитая, но с точки зрения других растений, это точно так. Берёза, если кто не знает, ужасно злобное растение, которое выделяет кучу разной химии и гнобит всё вокруг.

Поэтому березняки такие чистенькие и светленькие, там ничего не растёт, никакого подроста, потому что они всех поубивали. Иногда в городах на газончиках берёзки сажают с целью, что будет клёвая берёзка расти, тогда там больше ничего другого не будет расти. Можете посмотреть по газонам – если берёза стоит, вокруг ничего нет, она всех загнобила.

С осинниками немного проще, хотя они плюс-минус родственники, но тоже не особо съедобные. Берёзовые пяденицы, конечно, едят вредное, но нормальным крупнокалиберным животным это несъедобным представляется. Потом грызуны стали есть кору, но в тот момент динозаврам это очень не понравилось. Это однозначно утраты. Из-за вымирания динозавров высвободились новые экологические ниши, которые заняли тут же наши предки, в частности, пургаториус, которые приобрели новые свойства и качества в самых густых лесах, и дали последующую эволюцию.

Источник: https://www.youtube.com/

Совы и древесные хищники (палеоцен и эоцен, 66-39миллионов лет назад)Последующая эволюция бурным образом пошла в начале новой кайнозойской эры и, стало быть, палеогенового периода, эпох палеоцен и эоцен, на протяжении коих наши предки стали очень бодренько лазать по деревьям. Для начала ещё в мезозое от динозавров спасаясь, а потом им было хорошо. На этих деревьях они очень освоились. Те, которые стали активно прыгать туда-сюда по веткам, особенно по кронам и на расстояние, больше длины собственного тела, стали приматами.

Пургаториус с конца мела и начала палеоцена – это первый примат. Жизнь на ветвях дала им на какой-то момент безопасность, а стало быть способность себя вести раскованно, не стесняясь общаться, орать, поэтому приматы очень шумные существа, вездесущая.

В лесу, если кого и видно в тропическом, так это птиц и приматов, потому что они никого не боятся наверху. Дала быстроту соображения, потому что, когда далеко прыгаешь (они точно прыгали, у нас скелетики есть), то надо не грохнуться и очень быстро уметь рассчитать силу и точность прыжка, ухватиться, а с некоторого момента даёт хватательную кисть и ногти на пальцах (но чуть попозже, нежели тогда). Улучшается зрение, потому что прыгать надо не наощупь, не на память, не на запах.

Сообразуется со зрением и потихонечку глазки разворачиваются вперёд, то есть у первых они ещё по бокам смотрели (монокулярное зрение), а потому они поворачиваются вперёд. Получается бинокулярное, чтобы расстояние прыжка, объёмность чтобы была. Развивается всеядность, потому что на деревьях всё подряд может быть, и у них нет специализации. Это очень здорово, потому что все специализированные формы рано или поздно вымирают. Наши предки жрали всё подряд – тех же насекомых, фрукты. И до сих пор у нас это есть, потому что современный человек жрёт всё подряд. У человека это зашкалило дальше ещё больше.

Но были и неприятности, потому что в начале палеоцена всё было ещё хорошо, а к его концу появляются, например, первые совы. Мы точно знаем, что совы наших предков жрали, потому что во Франции найдены погадки сов с косточками приматов, то есть они точно жрали наших предков. Поскольку совы – зверюшки ночные, то нашим предкам, первым приматам, приходилось из ночной экологической ниши выползать. В эоцене они уже это сделали и стали дневными обезьянами.

Может быть и слава Богу, потому это усилило зрение, а, стало быть, распознавание лица, мимику, жестикуляцию, потом речь подтягивается. Это сообщение – социализация, то есть совы помогли нам стать социальными. Может быть мы и без них справились, но получилось так. Возникают млекопитающие хищники. На первых порах очень ущербные. Это были креодонты, вивираусы, вульпалусы – что-то в стиле современной циветты, генетты, виверы, но гораздо примитивнее. Это не веверовые современные, но которые научились лазать по деревьям. К концу палеоцена, в эоцене они это сделали и стали наших предков гонять.

Большинство первых приматов раннепалеоценовых плезиоадаписовых вымирает, а те, которые вымирать не хотели, начали бурно эволюционировать, быстрее ускоряться, лучше соображать и прыгать по ветвям. Это был мощный стимул нашей эволюции. Но были и утраты. Потому что обоняние, как я уже сказал, стало исчезать. Потому что на ветвях нюхать неактуально (откуда ветер, что принёс нам запах совершенно непонятно). Вибриссы у наших предков были, это стало уже не так существенно, потому что, когда по веткам прыгаешь, осязание, зрение и слух актуальнее. У человека это дошло до полного исчезновения. Хотя, кстати, у шимпанзе есть вибриссы.

Огромное количество древесины накапливалось в воде. Потихонечку всё гнило, расходуя кислород. В болоте получался бардак – огромные завалы древесины. К тому же вода местами была не такая глубокая. Понятно, были океаны и моря, но наши предки в то время жили в мелководных лагунах или болотах прибрежных около морских полусолоноватых, полупресноводных. За счёт того, что они были очень мелкие, сильно нагревались, количество кислорода в них было очень невелико.

В горячей воде газы растворяются плохо. Это легко проверить, нагрев газировку, например, или шампанское (у кого денег хватит) и посмотреть, что получится. Соответственно в мелких водоёмах получились заморные условия. Сейчас регулярно такое возникает, когда “цвести” начинает водоём, и вся рыба дохнет. А наши предки дохнуть не очень хотели и поэтому эти проблемы решали. Потихоньку становились амфибиями. По пути они развивали много вещей. Например, лёгкие. Поскольку дышать в воде жабрами не очень получается (кислорода немного), хорошо бы кислород заглатывать из воздуха. Но из воздуха жабрами заглатывать не получится, потому что жабры будут пересыхать быстро и отказывать. Тогда возникает вырост глотки, пузырь большой, который обрастает кровеносными сосудами и начинает впитывать кислород из атмосферного воздуха.

Получаются лёгкие. В качестве побочного эффекта дыхания атмосферным воздухом развивается в качестве бесплатного дополнения шея, например, потому что, если большая рыба лежит в воде, заглатывать воздух с поверхности может быть неудобно, потому что, если она длинная, поворачиваться, заглотить довольно сложно. Хорошо бы поднимать голову вертикально, и парочка позвонков (хотя бы один) переформировываются и становятся шейными позвонками.

К тому же наши предки в немалой степени, видимо, питались тем, что падало сверху в воду, и поднимать голову, чтобы захватить что-то, плавающее по поверхности, тоже очень здорово. Хотя это может быть и не главный фактор, потому что они были хищники (обычно гонялись за другими рыбами). Но воды мелкие периодически высыхали, не только заморные были, а ещё высыхали. Возникала задача переползти в другой водоём. Для этого была готова преадаптация, потому что ещё в тот момент, когда они на сушу ни разу не стремились, им надо было переползать через упомянутые буреломы на дне водоёма, когда сформировавшиеся деревья нападали и надо через них ползать. Поэтому у них уже наготове были кистепёрые плавники. Поэтому древние рыбы называются кистепёрыми. Не очень таксономическое, но удобное название.

На толстеньких плавничках, которые были растопырены и которые передвигались как у нас ручки-ножки, последовательно. Как современная латимерия океанская по дну ползает, они лазали по буреломам, а потом оказалось, что на них можно и на сушу вылезать. На сушу они вылезали по разным причинам. Не только, чтобы перебраться в соседний водоём, где ещё есть вода, и может даже не столько, а, например, чтобы отложить икру в безопасном месте. Поскольку, если есть водоём основной, главный, то там куча зверья. В том числе они сами, главные хищники кистепёрые. Если там отложить икру, её кто-то стопроцентно сожрёт. Мальки, если вылупятся, их тоже сожрут. Это неприятно. Поэтому хорошо бы залезть в бочажок где-нибудь за бугорком – изолированный, небольшой, маленький, отложить икру. Там всё выведется.

Потом детёныши должны вылезти снова в большой мир, в большой водоём, потому что в маленьком им питаться ничем, они не прокормятся. Многие современные рыбы так делают, и амфибии тоже, то есть размножаются в одном месте, где никого нет, чтобы потомство выросло в “яслях”, а потом они выбираются в более оживлённое место. И тут кистепёрые плавнички оказываются очень выгодными. Здорово! Можно лазать.

Но при переползании по суше возникают проблемы высыхания, потому что солнце шпарит. Это очень жаркий период. Надо, чтобы за это время (перемещение по суше) не помереть, не поджариться. В этом смысле немного удобно, что появились деревья, которые давали тень. Это тоже помогло нам – без тени от деревьев, растений с широкими листьями наши предки может на сушу никогда не вылезли. Но гораздо эффективнее было покрыться железами, которые выделяют слизь. Многие современные рыбы, которые выползают так на сушу, выделяют много слизи, чтобы не сохнуть. Наши предки стали так делать. Чешуя у них через некоторое время редуцируется, исчезнет, хотя первые амфибии чешуёй были покрыты.

Рыбья чешуя пропадает потихонечку, заменяется на железы, выделяющие слизь, чтобы не высыхать. В последующем эти кожные железы нам чрезвычайно пригодились, чтобы на их основе сформировать волосы, потовые, сальные, молочные железы. Само название нашего класса “Млекопитающие” – это производное потребностей кистепёрых рыб и первых амфибий, которые должны были не высыхать на суше.

Кроме этого, ещё многое, что менялось. Менялись органы чувств, потому что зрение в воде и на суше работает совершенно неодинаково. Плотность среды другая, и обоняние тоже работает не так, потому что одно дело нюхать в воде, а другое дело на суше, и в этот момент орган обоняния разделяется на два органа – обонятельный и яустев орган. Вкус отделяется – сам по себе становится. Хотя у рыб он уже был. Вкусовые рецепторы пропадают с кожи. У рыб есть вкусовые рецепторы по всей поверхности тела. Они чувствуют вкус воды вокруг, а не во рту. А когда вылезли на сушу, вкус воздуха чувствовать неинтересно. Концентрация невелика вкусовых молекул, а во рту остаётся. У нас до сих пор так и есть.

Масса всего остального – сердце, выделительная система и всё прочее тоже потихонечку перестраивалось. Это было основное. Были и утраты. Жить в воде мы теперь не можем. Один раз вылезли на землю, на сушу из воды. Способность жить в воде мы потеряли. И, если человека туда окунуть – какое-то время он ещё побултыхается, а потом совсем загрустит. Поэтому так уже не получается.

Некоторые потомки сухопутных в последующем в воду всё-таки возвращались: морские черепахи, змеи, ихтиозавры, плезиозавры, мозазавры. И среди млекопитающих есть – дельфины, тюлени, моржи, бобры, которые в воду лезут. Люди некоторые склонны (недавно лето было и наверняка кто-то из вас это пытался сделать. Но получается так себе. Мы слишком уже сухопутные, чтобы вернуться назад. Как у Беляева описано в “Человек-амфибия”, у которого были пересажены жабры молодой акулы. Если человеку пересадить жабры молодой акулы, ему не хватит кислорода. Мы слишком уже затратные по кислороду, чтобы это реализовать.

Источник: https://www.youtube.com/

Леса и тараканы (карбон, 358,9-288,9 миллиона лет назад

Но прогресс шёл своим путём, и в следующем, карбоновом, периоде появляются новые проблемы, достижения и утраты. Карбоновый период замечателен тем, что он тоже был довольно тёплым. Не очень жаркий, но вполне себе. Правда, несколько ледниковых периодов случилось за карбон, но наши предки жили в нормальных местах, где было более-менее тепло. В это время сосудистые растения достигают уже приличного состояния. Возникает огромное количество папоротников и голосеменных. Ёлки вырастают к концу карбона и покрывают сушу. Возникают леса. Нормальные, полноценные леса. В них возникают насекомые, в частности, тараканы. Но не только тараканы, много всего было: гигантские стрекозы, дихтиоптеры и масса отрядов, которых сейчас нет.

Но тараканы – это самое классное, тараканообразные. Потому что не один отряд, потому что их было много. И они большие, сочные, очень вкусные. Наши предки до этого, которые были кистепёрые рыбы и первые амфибии, были хищниками крупными, и жрали рыбу или друг друга, но, когда они приспособились вылезать на сушу, на ней много вкусняшек: тараканов, скорпионов, многоножек. Всё хочется сожрать.

Но есть проблема – предки-амфибии водозависимые и при долгом нахождении на суше высыхают и умирают. Это неприятно. Поэтому стали появляться новые приспособления к тому, чтобы не высыхать. Во-первых, покровы тела, например, у гилономус (одна из первых рептилий более-менее оформленных). Их довольно много есть, но гилономус – первый пример. Они окончательно избавились от амфибильной, влажной кожи, которая некоторое время помогает, но всё равно в итоге сохнет, и покрылись новой чешуёй. Но уже не рыбьей, а на новом уровне – рептилийной чешуёй. Кожа стала сухой.

Не все так сделали, некоторые, самые отсталые, амфибийность в коже не потеряли или не до конца потеряли, и из них мы получились. Как часто бывает, всё самое новое и клёвое возникает из чего-то недоделанного, корявенького и убогонького. Мы прошли по такому пути: мы – недоделанные рептилии. Не очень амфибии и не рептилии. Ни то, не сё, серединка на половинку. Если бы наши предки нормально эволюционировали (как голономусы и их потомки), получили бы чешуйчатую кожу (ящерицы, крокодилы, черепахи), то до сих пор рептилиями бы были, и ничего нам не надо было бы.

У обычных рептилий стандартных так до сих пор и есть. Но это половина проблемы, потому что главная проблема – не во взрослом животном. Современные жабы, лягушки с амфибийной кожей на суше могут прекрасно жить. Даже в пустыне амфибии есть.  Проблема-то в детёнышах. Потому что икринка обычная, стандартная, амфибийная быстро сохнет, у неё тоненькая оболочка, которая теряет воду, высыхает и погибает.

Если вы икру в баночке открываете и в холодильнике оставляете на пару дней, она скукоживается и потом на зубах вязнет очень нездорово. Можно с хлебом смешивать и тогда не будет вязнуть. Но нужно эту проблему решать. Возникают новые оболочки вокруг икринки. Оболочка (трофобласт) переформатируется в скорлупу, становится новой прочной, кожистой или известковой скорлупой-оболочкой, которая воду не пропускает, хотя она водопроницаемая по определению с самого начала. Главное – даёт механическую защиту, чтобы на суше лежать и более-менее защищена.

Самое главное – возникает внутренняя дополнительная оболочка под названием амнион. Это тоненькая плёночка, которую легко можете наблюдать на яйце, если его тюкните, – под скорлупой тоненькая плёночка – это и есть амнион. Главное, что он уже почти водонепроницаемый. Почти. Внутри него находится амниотическая жидкость. В русском языке – белок яйца, его внутреннее содержимое полужидкое. Это личный индивидуальный водоём, в котором болтается зародыш. Раньше он плавал в содержимом икринки, которое от воды не сильно отличается, а теперь он плавает внутри этого белка. Различия между амфибией и рептилией или амфибией и нами, не в том, что у амфибии есть икринка, потом головастик, потом метаморфоз и взрослая, а мы сразу рождаемся готовыми и никакого головастика нет. Все стадии у нас ровно те же самые: есть стадия с жабрами, без ножек и с головастиком. Один-в-один. Разница в сроках и темпах перехода из одного состояния в другое. У лягушки в начале из икринки вылупляется головастик, а потом происходит метаморфоз, когда он уже плавает в болоте. 

Источник: http://900igr.net/kartinki/biologija/Proiskhozhdenie-zemnovodnykh/012-Proiskhozhdenie-zemnovodnykh.html

У нас вначале происходит метаморфоз, а потом мы вылупляемся из амниона, и вместо лужи, внешней среды, у нас есть амниотическая жидкость – классный бассейн, который ещё и скорлупой покрыт, что совсем хорошо. Скорлупу мы потом потеряли, потому живородящие стали, а амнион у нас до сих пор есть. Бывает так, что ребёнок рождается в амнионе (белёсый пузырь с жидкостью), и некоторые люди считают, что человек родился “в рубашке”, и с этого момента ему будет везти.

На самом деле это значит, что ему не повезло, потому родиться-то он родился, а ещё в жидкости находится, ему дышать надо, а он в жидкости. Он захлебнуться может и утонуть. Поэтому надо срочно амнион рвать и его отшлёпывать, чтобы вода из него вытекла, и он начал дышать.

Но в стандартной ситуации всё получается проще – амниотический пузырь лопается ещё до рождения ребёнка, называется “воды отошли”. Все начинают бегать и суетиться, потому что стопроцентно сейчас начнёт рождаться. Потому что он уже вне вот “изолирующего амортизатора” и матка на него давит. Ему, наверное, не очень здорово, он рождается.

В тот момент живорождения ещё не было, а амнион возник. Это было классное достижение, великое и могучее, потому что позволило размножаться на суше. Из-за этого были некоторые проблемы, в частности, – потерялось разделение экологических ниш личинок и взрослых. У амфибий всё очень здорово – у них головастики живут своей жизнью, – взрослые своей. Головастики растительноядные или всеядные. Они всё подряд едят – водоросли, друг друга и что угодно, а взрослые (лягушки, саламандры, тритоны) насекомых едят, червей и с головастиками не пересекаются, живут в разных средах – головастики в воде, взрослые чаще всего на суше. У разных амфибий по-разному, но чаще так.

Теперь у нас не так, потому что, если яйцо отложили на суше, вылупляется уже взрослая ящерка, но только маленькая. По сути, она уже взрослая – метаморфоз прошёл ещё внутри яйца, жабры исчезли, ручки-ножки выросли. Оно вылупилось и жрёт всё тоже самое, что взрослое, и конкурирует со взрослыми, но взрослый – большой, детёныш- маленький. Но это не очень здорово, потому что снижает пластичность экологическую, ресурсов меньше. Но в тот момент это не было проблемой, потому что вся планета была их. Жратвы было навалом. Тараканов хватало на всех и кроме них никого другого не было. Рептилии были самые крутые – были вершиной горы, поэтому всё у них удалось. В последующем это уже не выглядело таким крутым, но тогда было здорово.

Получился новый уровень – рептилии, и наши предки двинулись дальше. Был маленький минус, что создание яйца очень здорово гарантировало выживаемость. Это было очень круто, поэтому исчезла практически на какой-то момент забота о потомстве. У многих рыб и амфибий очень развитая забота потомстве. Она не как у млекопитающих, но формируется. Бывает, когда они своими частями детёнышей кормят. У них “червяк” такой есть, потому что нет гарантии выживания потомства. Многие лягушки головастиков таскают на спине, ногах, сажают в специальные гнёздышки, свитые из листьев, а у рептилий ничего этого нет, потому что они отложили яйца, и они лежат нормально. Сами вылупятся, выживут. Яйцо надёжное, поэтому у рептилий забота о потомстве – раз-два и обчёлся: у кобр, питонов, крокодилов. Это очень жалко выглядит на фоне амфибий. У млекопитающих это вышло на новый уровень, но сильно позже.

Например, из железного века случай: череп со сдавленным переломом. Ударили по голове и нет никаких свидетельств, что его лечили. Есть сквозная дырка, вдавленный кусок височной кости, частично теменной. Лечили его или не лечили, понять сложно. Или, например, сабельный удар по голове, тоже ранний железный век Южного Приуралья. Человек бежал и саблей ему по голове ударили. Заруб прошёл более-менее вскользь, мозги видимо особо не задело.

И человек ещё долго и счастливо после этого существовал. Разруб зажил и следы раны зажившие. Через какое-то время видимо у него еще была травма головы. Тут есть следы сдавленного перелома, вмятинка. Кожа на голове от этого всего воспалилась. Но никаких свидетельств заживления, медицины нет.

Источник: https://shatff.livejournal.com/1704252.html

В летописных источниках тоже проявляется. Допустим у Адама Олеария Герберштейна везде написано, что на Руси лечили во все времена луком и водкой. И сейчас в немалой степени народная медицина на том же уровне находится. А такая нормальная доказательная медицина по всему миру на самом деле это достижения последних 50-ти в лучшем случае 150 лет, то есть с конца новейшего времени и уже в основном с 19 века сначала в Европе, а потом в США и дальше по остальным странам более-менее медицина распространяется. Люди на полуинстинктивном уровне могли растениями пытаться лечиться с гоминидных совсем диких времен.

Мы не можем толком это определить по костям, археологическим остаткам, чему-нибудь такому. Находятся какие-то косвенные свидетельства из пещеры Шанидар. По самим костям чаще всего у нас нет следов заживления, вернее медицины. Лечения просто нет. Хотя этнография показывает, что практически у всех жителей современности, какие бы дикие племена не были, какие-то начальные самые слабенькие представления о медицине есть.

Источник: https://kulturologia.ru/blogs/120718/39601/

Другое дело, что у этих диких племен никогда нет разделения медицины и ритуала. Разницы между действием коры дуба и стука колотушкой в бубен у них нет. Это для них одно и тоже и действующим началом могут быть: песня, заговор, молитва, пляска, огонь, жар, намазывание глиной. Медицина и ритуал не разделяются. Чаще всего они считают, что действующая сила – это какой-то дух, а не химические вещества в коре.

Хотя может быть и наоборот. Но на самом-то деле действует кора, а заклинание не причём. Может быть эффект плацебо от всех этих завываний, психологический эффект тоже срабатывает. Чаще всего всё решал естественный отбор и просто менее здоровые организмы чуть что умирали. Поэтому довольно часто мы в ископаемом виде находим здоровые скелеты. Когда мы находим здоровый скелет, без единого повреждения значит он тут же умер и на скелете это никак не отобразилось. Выживали самые упорные, самые живучие. Как их не лечи, они всё равно выживали. Даже при самом ужасном лечение они все равно упорно выживали. Поэтому медицина до некоторых пор не сильно вредила здоровью человека. Помогать медицина начала где-то последние 50, 150 лет назад.