А с точки зрения этой ужасной Кровавой гэбни, которая преследовала этих наших великих генетиков, Кольцова и прочих. Преследовала она их вполне за дело и по делу. Церковь говорит, что есть какое-то сверхъестественное существо, Бог, которое каким-то мистическим образом влияет на судьбы всего и все меняет по своему произволу. А генетики говорят, что есть какие-томистические гены, какие-то непонятные мутации, которые каким-то совершенно неведомым способом тоже меняют все в непредсказуемом направлении. Была дрозофила коричневая, стала желтая дрозофила. Была с красными глазами, стала с черными глазами, или наоборот. Это какая-то абстрактная мутация.
Что такое мутация? Покажите мне штуку вещества. Должен быть материализм научный, должна быть какая-то штуковина, которая меняется. Нет этой штуковины – иди к стенке. Поэтому с точки зрения преследователей, это была в чистом виде мистика. Беда генетиков заключалась в том, что они на тот момент не могли сказать, что меняется. Они поняли, что есть какая-то штука, с которой что-то такое происходит, и назвали штуку геном, не находя ее еще материально. Само изменение назвали мутацией. Слово такое появилась, но не понятно было, в чем оно заключается. Факт они наблюдали, а объяснить детали и механику не могли. Поэтому наши попали под горячую руку и погорели.
А американцам было проще в этом смысле, их никто особо не гонял. Поэтому они все это развивали, и писали книжки. Вот, в частности, обложка “Теория гена”. Данные первых генетиков тоже расходились с дарвинизмом, примерно также расходились, как у палеонтологов. У Дарвина – изменения должны быть постепенные, а тут у нас была муха такая, а стала другая. Вот у нее только что были глаза, а в следующем поколении рождается с усами вместо глаз. Или цвет меняется, или матки лишнее, или четыре крыла появляются вместо двух. Какое-то очень большое, макроскопическое, изменение произошло.
С точки зрения исходной первой генетики, эволюция должна идти скачками. Тут и палеонтологи кивали головой и говорили: да-да, у нас вот есть эти скачки, вот у нас были амфибии, а тут уже рептилии. Значит, была мутация. Была какая-то лягушка, грубо говоря, первобытная протолягушка, которая мутировала, и получилась протоящерка. Это была мутация. Красивое слово, которое сразу все на свете объясняет. Сейчас мы понимаем, что проблема была просто в механике, в технике наблюдений. Про гены в реальности они ничего не знали. Про нуклеотиды, ДНК, РНК. Хромосомы, кстати, были в тот момент открыты чисто микроскопически, но считались мусором, который клетка перед делением собирает, а потом выкидывает.
Возникли слова “конденсация хромосом”, “деконденсация хромосом”. Всякую пакость передделением надо выкинуть из клетки. Вот она собрала. В микроскоп мы смотрим, в клетке ничего нет. Когда деспирализованная хромосома, ее не видать. А препарат смотрелся не нон-стоп, не одна и та же клетка на протяжении всех циклов деления. Это были разные клетки, которые приплюснутые стеклышком.
И вот мы приплющиваем одну клетку – там ничего нет. Приплющиваем следующую клетку – там хромосома: это она уже мусор собрала. Приплющиваем следующую в конце деления – там уже ничего опять нет: значит, выкинула, а момент выкидывания мы просто не заметили.
На тот момент даже были предположения, что хромосомы имеют отношение к генетике, но над этим смеялись, и говорили, что это бред. Понятия ДНК, генов в нынешнем современном понимании тогда не было. Они могли заметить только те мутации, которые действительно макромутации. Когда было 2 крыла, а стало 4. А те мутации, которые настоящие, самые частые, которые двигают эволюционные процессы, они заметить не могли. Потому что это, как правило, какие-то нуклеотидные замены с мизерным эффектом, который и приводит к классическому дарвиновскому отбору с небольшими изменениями.
Источник: https://www.youtube.com/watch?v=sA1W8ovKUq4&feature=emb_logo
Но они их не видели потому, что смотрели на большие. А такие большие, как мы сейчас знаем, как раз в эволюции обычно довольно бесполезны. Если это такая макромутация, которая меняет признаки совсем, то чаще всего это приводит к тому, что все дохнет. Дрозофилы в пузырьке могут жить, потому что мы их кормим. А если они в природе, то скорее тут же прилетит какая-нибудь пеночка и их сожрет. Или муравьи затопчут, или что-нибудь такое случится нехорошее.
Так что, макромутации иногда влияют, но в гораздо меньшей степени, чем казалось Моргану и сотоварищам. В середине XX века, после Второй Мировой Войны, когда данных становилось все больше и больше, наконец-то расшифровали структуру ДНК, РНК. Поняли что такое нуклеотиды.
Родилась, так называемая, синтетическая теория эволюции. У нее было много основателей. Я сегодня уже упоминал Добржанского, например. У нас – Шмальгаузен, как минимум, трое Северцовых, и другие исследователи. Нельзя сказать, что какой-то один был основатель прям единый, их было много. То, что синтетическая теория эволюции производства 60-70-х годов не совсем окончательная версия – это не вранье. Основа и сейчас в теории эволюции такая и есть.
Выглядит следующим образом: все живые существа, все живые организмы имеют генетическую наследственную информацию, закодированную в сложных больших молекулах РНК или ДНК. Потому что, на самом деле, есть РНК-бактерии, РНК-вирусы, в которых ДНК вообще нет. Как мы сейчас понимаем, РНК, видимо, была исходной, а ДНК появилась потом. Есть некие молекулы. Эти молекулы огромные, сложные и так хитро сделаны, что обладают изменчивостью. В процессе передачи, копирования этих молекул в следующее поколение, происходят мутации – случайные и ненаправленные изменения. Что-то идет не так, какие-то кусочки куда-то перемещаются, замещаются, выпадают, добавляются, что-то с ними случается. Возникают мутанты.
Беда в том, что чаще всего мутации фатальны. Это не самый лучший способ проявления изменчивости. Гораздо веселее (хотя необязательно, как практика показывает), если эта изменчивость добавляется и усиливается за счет рекомбинаций. Рекомбинации есть не у всех организмов. У тех, у которых есть половое размножение или какие-то аналоги, варианты геномов двух родителей могут перетасовываться между собой. Это выгодный способ появления изменчивости по сравнению с мутациями.
Мутации – это какие-то случайные изменения, и скорее всего они будут вредные. А рекомбинации – это смешивание уже проверенного варианта одного родителя с уже проверенным вариантом другого родителя. Если родители дожили до такого состояния, что они размножаются, какое-то время они уже прожили, значит, они жизнеспособны, у них все с этим геномом нормально. Они до сих пор живы, не померли. И смешивание хорошего с хорошим, наверное, даст тоже что-то неплохое. В кулинарии это не срабатывает, а в биологии более или менее работает.
Получающийся рекомбинированный вариант, смешанный, – он другой. Это не среднее арифметическое между исходными, родителями. Часто бывает какой-то совсем новый вариант, но при этом он жизнеспособный. В результате мутации и рекомбинации возникает изменчивость, разнообразие, куча вариантов.
Среди этой изменчивости начинается естественный отбор. Все, что было до сих пор – это генетика. Теория мутагенеза того же самого Моргана, как бы ему это не понравилось. А дальше уже дарвиновская версия начинается. Среди этой изменчивости разные варианты имеют разную приспособленность. Приспособленность измеряется переходом генов в следующее поколение. Кто наиболее адекватен данным условиям среды, тот и передает свои гены последующим поколениям. Кто не адекватен, тот не передает. Не обязательно кто-то должен выжить, а кто-то помереть. Важна частота, количество этих переданных генов.
Источник: https://orlova-center.ru/the-population/teoriya-mutageneza-velikoe-pereselenie-narodov-koncepciya/
Кто-то много детишек имеет, кто-то мало, а кто-то – вообще не имеет. Кто не имеет, тот не приспособлен прям совсем. Кто имеет немножко, тот – так себе. Кто-то много, как эта кошка, допустим. Это классно приспособленная кошка, у нее много котят. Если они еще и выживут, вообще будет классно – будет много кошек. Чем больше кошек, тем лучше. Правда, не для птиц. Секрет заключается в том, что условия на планете все время меняются. В разных версиях есть сезонные изменения, есть более глобальные, эпохальные изменения. Но так или иначе, они изменяются. И каждый раз в новых условиях оказываются адекватными другие признаки. В силу того, что геном постоянно изменяется, крайне маловероятно или вообще невероятно возвращение в исходное состояние. Если климат меняется: то теплый, то холодный, то холодный, то теплый, то при возврате в предыдущее состояние признаки вернутся нестрого в предыдущее состояние.
Например, были шерстистые мамонты, которые на морозе обрастали шерстью, а потом, когда было потепление, у них шерсть исчезала, а когда снова холодало, снова отрастала. Но она отрастала по-другому, чем в предыдущем случае. За это другие гены будут скорее всего отвечали. Или другие мутации, гены может быть и те же, а могут быть и другие. И каждый раз получается что-то новенькое. Изменения эти могут быть не такими уж и большими. Но с ходом времени, со сменой множества поколений, они накапливаются и через какое-то время мы видим, что все стало совсем не таким, каким оно было.
Источник: http://equilife.ru/the-horse/behaviour/horse_evolution/
Допустим, эволюция лошадок. Был эогиппус, а стала нормальная, красивая лошадь, ростом под два метра. Это основа. Правда, такая синтетическая теория эволюция, которая зациклена именно на ДНК и их мутациях, тоже объясняет не все. В настоящее время, где-то с 90-х годов XX века и до сейчас, синтетическая теория эволюции обрастает всякими дополнениями, исключениями, изменениями.
Проблема в том, что единого термина для названия этой новой версии теории эволюции до сих пор почему-то нет. Иногда ее называют “новый синтез”, еще какими-то такими словами. Еще не устаканилось это название. Все это сейчас в процессе бурления. И обнаруживается, что, во-первых, далеко не все признаки имеют генетическую основу. Банальный наглядный пример – человеческий поясничный лордоз. Нет у нас гена поясничного лордоза. Не было такой мутации, чтобы у шимпанзе спина вперед выгнулась, и сразу прямой стала. Если ребенок растет парализованный (бывают такие случаи, к сожалению), то у него единый кифоз так и остается, и никакой лордоз у него не возникает.
У нас лордоз возникает исключительно путем нагрузок: мы ходим, и он складывается. И таких структур у нас в организме огромное количество: шероховатости на костях для прикрепления мускулатуры, еще что-нибудь такое. Причем они у всех достаточно штампованные. Если обычного среднестатистического человека посмотреть, то будет более или менее похоже. Нет гена, который кодирует эту штуку. Эволюция по этому признаку идет. В эту схему это не очень вписывается.
Есть другие сложности. Бывает эпигенетическое наследование, горизонтальный перенос, и другие штуки, которые этой синтетической теорией эволюции не учитываются никак. Но в подавляющем числе случаев вот эта схема работает. Как рабочая схема, исходная, объясняющая условно 90% изменчивости, она существует. А бывают разные варианты еще добавленные. Пока эти изменения и дополнения не так уж катастрофически все это изменяют, чтобы кто-то набрался наглости, и назвал это своим именем. Был дарвинизм, а станет… как этого товарища будут звать, так и назовет. Пока такого не случилось. Может и не случится.
В настоящее время эта синтетическая теория эволюции образца 60-70-х годов – ядро, вокруг которого наросло много всего другого. Это всегда стоит помнить. В школьном курсе на этом все заканчивается. Последний наш школьный учебник был написан как раз тогда, в 1965 или 1966 году. С тех пор ничего особо не менялось. Что печально, но является фактом.
Эволюция идет не просто так, а под влиянием разных факторов и механизмов. Что понимать под словом “факторы эволюции” – дело десятое. Бывает разное понимание этого дела. В одном из вариантов есть два глобальных фактора: изоляция и миграция. Изоляция – это когда группы организмов не могут между собой пересекаться по какой-то причине. А миграция – это когда они перемещаются туда-сюда. В какой-то степени они противоположны, хотя вызывают одно другое. Изоляция бывает: природная или географическая, экологическая, климато-географическая, эколого-географическая и этологическая или поведенческая, или социальная. Для людей чаще всего используют это слово. Для животных пореже, но смысл от этого не меняется.
Природная изоляция действует дольше и круче, и она исходная. Самый банальный пример – это когда есть просто какой-то географический барьер, который разделяет группы организмов. Важно, что сам географический барьер должен быть актуален для конкретного вида животных с учетом его способности к передвижению. Если это морские зверюшки, то барьером будет суша, какой-то полуостров, разделяющий два моря. Если это наземные звери, то наоборот – морской пролив.
В некоторых случаях барьера особо и нет. Допустим, странствующий альбатрос в беспосадочном режиме наворачивает круги вокруг планеты без всяких проблем. Для него проливы, острова, материки – без разницы. Однако в пустыне Сахара вы странствующего альбатроса не найдете, ему не надо туда лететь. Он мог бы туда залететь, если бы захотел, но что ему там делать. Или барьером может быть просто разница экологических условий. Например, в Африке есть саванна и тропический лес. В саванне живет жираф, в лесу живет окапи. И окапи в жизни не высунется в саванну, а жираф никогда не полезет в лес – шеей запутается в деревьях и ему будет грустно.
Источник: https://www.youtube.com/watch?v=sA1W8ovKUq4&feature=emb_logo
Это разделяют просто экологические условия. Бывают забавные случаи не очевидных, на первый взгляд, барьеров. Например, речка шириной метров 100 – это совершенно непреодолимый барьер для мух дрозофил. Казалось бы, мухи с крыльями, по идее должны летать. Но они быстро устают. Если речка 100 метров – им нужно присесть и отдохнуть, а если речка шире 100 метров – они падают и тонут. Теоретически, их ветром может перенести. Но они толстенькие, высоко не летят, поэтому все-таки падают и тонут. Если есть стометровая речка, то на двух берегах запросто может два вида дрозофил жить легко и непринужденно.
Бывают экзотические варианты, когда это условие – какая-то геохимическая среда, наличие какого-то микроэлемента в почве. Особенно для растений и микроорганизмов это бывает актуально, всякие хитрые и странные. Понятно, что природная изоляция может возникать, может нарушаться в ходе геологического преображение земли. Когда было оледенение, то Западная Сибирь была совершенно непригодна для нормальной жизни. Сороки разделились на два ареала. Голубых сорок остался один вариант в Испании, другой – в моем родном Забайкалье и дальше на восток. А в середине они исчезли. Теперь голубая сорока есть там и там.
Так же вороны. Серые вороны остались в западной части, в Европе. А где-то с Красноярска и дальше на Восток, в моей родной Чите, – там черные вороны. Этого времени хватило, чтобы они разделились. Потом ледник исчез, и они стали смешиваться. Они достаточно все-таки не далеко разошлись, чтобы гибриды образовались. Если вы сядете на поезд, и поедете по Транссибу, допустим, отсюда во Владивосток, то где-то до Новосибирска будут серые вороны сидеть, в районе Красноярска до Иркутска на столбах будут сидеть какие-то странные вороны – вроде серые, но темноватые и покрупнее, а потом пойдут черные вороны сплошняком. В принципе от Красноярска уже пойдут. Потому что они смешиваются. То же самое в Северной Америке. Когда было оледенение, ледник перегородил практически пополам, Восточная и Западная фауны складывались независимо. Потом ледник исчез, где-то они смешиваются, а где-то не смешиваются. Это географическая изоляция.
Социальная изоляция (или этологическая) – это последствия исходной природной изоляции, когда вначале виды оказались разделены каким-то барьером, накопили отличия в поведении. Потом, когда этот барьер куда-то исчезает, допустим, ледник растаял, они потенциально может быть и скрещивались бы между собой, но у них уже поведение настолько разное, что они уже только поэтому не скрещиваются.
В отличие от географической, этологическая изоляция довольно избирательна. Она действует только на тех зверюшек, у которых есть поведение. Если речь про дубы, например, то у них с поведением не очень. Даже если это животные, у них может быть не очень с поведением. Для этого должна быть, как минимум, нервная система какая-никакая. И желательно, чтобы какая, чем никакая, чтобы они более или менее бодренькие были, и как-то друг друга распознавали. Человеку близка, конечно, этологическая изоляция у птиц. По той простой причине, что у птиц ведущие органы восприятия такие же, как у нас: зрение, слух. Поэтому мы очень здорово распознаем этологическую изоляцию птиц. Мы видим, что они разного цвета, они по-разному поют, пляшут разные брачные танцы. Нам это близко и дорого, и мы сразу их различаем.
А вот если, например, этологическая изоляция каких-нибудь полевок, которые друг друга по запаху распознают, то нам она уже не очевидна. Даже суперкрутой какой-нибудь знаток полевок, полевковед, будет их различать по зубам. А по зубам виды-близнецы может как раз и не различаются. Нюхать он может попытаться, но вряд ли получится. Зверюшки по запаху довольно мощно различаются. Мне орнитологи рассказывали, что многие виды птиц по запаху прям чудесно отличаются. Но все-таки обоняние полевок несравненно круче, чем у человека. Потому что у полевок 1500 обонятельных рецепторов, а у нас порядка 400.
Источник: https://kursi-floristiki.ru/pauki/polevka-foto.html
Для полевок очевидно, что это другой вид, он пахнет по-другому, а для систематика-зоолога ни разу не очевидно. Тем не менее, тут тоже этологическая изоляция будет. Они не будут никак между собой скрещиваться. Классический пример этологической изоляции поведенческой – это попугаи неразлучники. В Африке живут порядка 10 видов попугаев неразлучников, которые могут жить в одном и том же ареале, но отличаться брачным поведением. Например, есть вид неразлучников, при брачном танце самец которого берет веточку в клюв, и изображает, что сейчас он полетит строить гнездо. Он прям берет и летит с этой веточкой. Самка смотрит и думает: какой крутой. Потом строит сама гнездо. И все классно.
В другом виде неразлучников самец тоже берет веточку, но пихает ее себе в надхвостье. И с этой веточкой в надхвостье тоже летит строить, но ничего не строит. Самка строит гнездо, и откладывает яйца. Забавно, что в природе они не скрещиваются никогда. Если самка видит, что он пихает себе в надхвостье, а она принадлежит к виду, где самец должен в клюве носить веточку, то она с ним дела иметь не будет. В неволе, если их посадить в одну клетку, и у них нет вариантов демонстрировать (может там и веток нет), то их можно скрестить. Получится гибрид, метис этих двух видов, самец, у которого программа двойная. Такой самец берет веточку в клюв, начинает уже крылышки расправлять, чтобы лететь, потом думает, что что-то он делает не так. Засовывает себе веточку в надхвостье, потому что у него две программы срабатывают. Тоже начинает уже лететь, а потом опять берет веточку в клюв. А самка, когда на это смотрит, думает, что с ним что-то не так. К какому бы виду эта самка не относилась, она с ним дела, скорее всего, иметь не будет.
Потенциально виды могут скрещиваться. Чисто генетически по строению хромосом можно было бы их скрестить, и средний вывести, допустим. Но этого не происходит. Поэтому главная суть и цель этологической изоляции – это разделение близкородственных видов, чтобы они не скрещивались и не затрачивали лишнюю энергию с неизвестным результатом. Когда потомство, даже если оно и будет, дальше ни за что не пойдет.
Выращивание потомства – это энергозатратный процесс. Если пытаться завести потомство с другим видом, то мы потратим кучу времени, сил, энергии будем строить гнезда, веточки таскать туда-сюда, а итога никакого не будет. Срабатывают две стороны. С одной стороны – восприятие этих признаков, с другой стороны – выраженность этих признаков. Если самка, допустим, плохо распознает сигналы самца, и будет с ним скрещиваться, а он относится к другому виду, то гены плохого распознавания поведения самца не передадутся в следующее поколение. Потому что потомства у них или не будет или оно будет какое-нибудь недоделанное, или что-то не так с ним будет. В следующее поколение передадут гены только тех, кто хорошо распознал правильного, нужного самца.
С другой стороны, если носитель признаков какой-то непонятный – непонятно, к какому виду он принадлежит, то возрастает вероятность, что с ним скрестится близкий, но другой все-таки вид. И опять же с потомством будет что-то не так. Гены плохой выраженности признаков не особо-то перейдут в следующее поколение. А если у него все в порядке с этими признаками, он уверенно берет в клюв и тащит только в клюве и ни в какой хвост не пихает, то именно эти гены передадутся. Его распознают, как нужно. И с каждым поколением эти признаки будут усиливаться. Сплошь и рядом, как результирующее этих двух влияний, самые близкородственные виды отличаются резче всего. Далекие виды на удивление могут быть очень похожи. Самые близкие могут по каким-то ярким, четким признакам резко расходиться в разные стороны совершенно.
Прежде, чем говорить о миграции еще немного примеров. Пример с климатогеографической изоляцией. Примеров можно сотни приводить, их огромное количество. Один из моих любимых примеров – это гавайские улитки. На Гавайях не только улитки, там и жуки еще какие-то есть, куча разных видов, но улитки прикольные. Есть много видов улиток, они маленькие совсем, achatinella. Гавайские острова вулканические, там есть вулканы, изливаются потоки лавы, и, как видите, огромные стены с гребнями, а между гребнями долины. Засохшая лава, туф, базальт или обсидиан для улитки абсолютно непреодолим. Улитка медленная. Даже если она поползет через этот лавовый поток, то она просто испечется. Потому что это Гавайи, не совсем экватор, конечно, но тем не менее. Ей там есть просто нечего, она и с самого начала туда не поползет. Ширина в несколько метров для нее непреодолима совершенно.
Источник: https://www.youtube.com/watch?v=sA1W8ovKUq4&feature=emb_logo
Получается, что каждый остров изборожден микродолинками. Еще плюс: поскольку острова высоченные – снизу вверх получаются разные зоны. Внизу – уровень моря, наверху – чуть ли не 4000 метров над уровнем моря, там уже чуть ли не ледники лежат. Получается, что еще снизу вверх. Поэтому гавайских улиток, как видите, огромное количество, великое разнообразие. И эти виды прям на глазах появляются и исчезают. Это любимейший объект изучения эволюционных процессов. Многие из них краснокнижные, потому что они живут на пятачке сколько-то на сколько-то метров буквально, и больше нигде их нет. И не только улитки такие. И птички, гавайские нектарницы, жуки, и много кто еще.
Это супер классический пример климато-географической изоляции в очень маленьком объеме территории с великим разнообразием. Вот в недавней совсем статье про этих улиток показано, как они переселялись с острова на остров каким-то непостижимым образом. В принципе они с птицами могут переселяться. Есть такой чудесный феномен, что далеко не все съеденные улитки умирают. Бывает так, что птичка улитку глотает целиком, если улитка маленькая. У птички метаболизм большой. Улитка закрывается крышечкой, и сидит. А потом раз, и она уже на другом острове. И размножается там прекрасно, и может переселяться. Но это уже про миграцию.
СТАНИСЛАВ ДРОБЫШЕВСКИЙ — Эволюция, Однополые отношения, Инопланетяне | ФидельПодкастро #47. Часть 4.
Станислав Дробышевский. Не все, что мы поглощаем, полезно. Это опять же к вопросу о возможных...
Станислав Дробышевский “Первые проявления морали у приматов и древних”
Понятие морали — это сложная философская концепция, и понять бывали ли доброта и человечность в...
Присоединяйтесь к нашей рассылке
Подписавшись на нашу рассылку, вы сможете получать уведомления о выходе новых статей с информацией о работах Станислава Дробышевского, открытиях в палеонтологии и антропологии, выступлениях, лекциях и видео.